Бить или не бить
В вопросе о выборе собаки для охоты, насколько видно из журнальных статей, и отчетов о выставках, пока у нас участвует только одна сторона, а именно – соображения, касающиеся кровности породы. Этому вопросу уделяется главное внимание, он заслоняет собою все остальные вопросы.
А рядом с этим другому, быть может, самому главному, вопросу, касающемуся изучения психики собаки, не уделяется абсолютно никакого внимания. О дрессировке собак трактуется вскользь, да и то только как о системе механического воздействия.
Вот, например, как учит автор Н. А. Приселков ставить собаку на бекаса:
«Часто бывает весной, – пишет он, – что из-под собаки вырвется самка бекаса с гнезда. Позовите сюда собаку, положите «даун», дайте ей обнюхать хорошенько гнездо, не позволяя хватать яйца (крепко зажав рот) и погладьте ученика. Собака, если ей пришло время, от этого быстро поймет, что надо искать бекасов» («Охотник», № 4, 1931 г.).
Будь автор хоть немного знаком с принципами рефлексологии, он стал бы рассуждать и учить совершенно иначе. Надо ли говорить о том, что насильственное зажимание рта ничего не оставит у собаки, кроме чувства боли. А когда ей освободят рот, она преспокойно съест яйца.
Затем, что это должно обозначать: «собака, если ей пришло время, поймет, что надо искать бекасов». Здесь дрессировка сводится к каким-то случайностям, к таинственным процессам; собаке присваиваются какие-то не существующие в природе свойства.
И все это является в результате идеалистического подхода к делу и полного незнакомства с данными современной науки о высшей нервной деятельности y животных.
Совсем уже никуда не годным является рекомендация при дрессировке грубого насилия над собакой.
Тот же автор пишет:
«Одновременно со взлетом птицы, если нужно, дерните за веревку, потом даже можете прибавить хлыст, в зависимости от темперамента ученика».
И в другом месте: «С мягкими собаками и обращение должно быть мягким, осторожным. Со смелыми и упрямыми животными можно поступать смелей и энергичней».
Н. И. Яблонский и A. П. Ивашенцев в своей книге «Воспитание, дрессировка и натаска легавой» рекомендуют хлыст в самых разнообразных случаях.
«Обучение, конечно, не обойдется без наказании, – пишет Ивашенцев. – Наказание должно состоять из одного-двух ударов хлыста, более или менее сильных, смотря по вине и по возрасту собаки».
Н. И. Яблонский развивает целую теорию хлыста. Он говорит в своей книге:
«Несмотря на всю мою жалость к питомцу, я наказываю его, отлично зная, что это наказание принесет одну только пользу. Но в то же время я придерживаюсь того мнения, что лучше совсем не наказывать собаку, нежели наказать ее как-нибудь слегка. Поверьте мне, что легкое наказание в виде нескольких мазков плетью по спине всегда послужит собаке только во вред. Лучше ударить ее раз, но зато так, чтобы она надолго запомнила».
В другом месте, говоря об упрямых собаках, автор пишет:
«Ваша настойчивость, а в крайних случаях парфорс и хлыст сломят упрямство вашего ученика. Если же вам попался очень упорный щенок, тогда имейте при уроках плетку и, не стесняясь, хлестните его побольней, раз он отказывается исполнить приказание. Что вы сделаете без плети с таким уродом, который отлично же понимает, чего вы от него требуете, и вдруг ни с того, ни с сего заупрямится... Тут я не стесняюсь и отпущу ему один-два чувствительных удара плетью».
А вот как Яблонский учит приучать щенка к своему месту:
«Возможно строже крикните своему воспитаннику: «На место!». Если он не слушает вас, то возьмите его за шиворот и оттащите на постель. Понятно, сразу щенок не сможет понять, что вы от него требуете, и сходит с постели. Тогда попробуйте, повторяя опять «на место!», хлестать его плетью. Если же и это не подействует, и щенок все еще будет упорствовать и не уляжется, тогда, хлестнувши его еще раз, посадите на цепочку...».
Перечисляя необходимые для дрессировки предметы, Яблонский называет: ошейник, плеть, парфорс (толстый ремень с набитыми внутри гвоздями), чок-корда, прикол... Без этих орудий пытки автор не мыслит себе обучения собаки!
А я утверждаю, что всякое насилие, всякая боль, с какой бы благой целью они не причинялись, приносит только вред при дрессировке. И эти инквизиционные меры становятся совершенно бессмысленными и ненужными, когда вы дрессируете, пользуясь применяемыми мною всю жизнь методами установления эмоциональных рефлексов. Любого, самого упрямого и непонятливого щенка; можно в несколько приемов приручить к своему месту, одной только лаской и вкусопоощрением.
В другом месте я подробно остановлюсь на зловещей роли хлыста в деле дрессировки собаки, а пока мне хочется только отметить и горячо приветствовать автора другой статьи в том же журнале «Охотник» (№ 4, 1931 г.) Ф. А. Лялина: «Плеть – в область предания», в которой автор говорит:
«Как ни печально, надо сказать правду: долго придется еще слышать нам на болотах и лугах отчаянный вопль бедного пса не только от жестокосердия своего хозяина, но и просто от его неумения и незнания того, что именно следовало бы требовать от своего пса. Но надо забыть, что существует в природе плеть, а тем более палка. Тот дрессировщик, который бьет собаку за то, что она не исполняет непонятных ей приказаний, заслуживает сам подобного наказания... Ласковое, нежное поглаживание вашей руки подбодряют ученика к скорейшему усвоению урока...».
Призыв Ф.А.Лялина совершенно справедлив и своевременен. Но он может остаться гласом вопиющего в пустыне, если мы вместо плети, вместо системы механического воздействия не дадим дрессировщику в руки единственно правильные методы, основанные на установлении эмоциональных рефлексов, на изучении психики животного.
На одном ласковом поглаживании далеко не уедешь.
Долой второй удар!
Я бы хотел сказать: долой и первый удар плетью, нанесенный животному. Я хочу сказать, что вообще животное бить нельзя, но боюсь, что мне не поверят. А между тем, нет и не может быть у зоопсихолога сомнения в том, что чем больше мы бьем животное, тем меньше оно нас слушает. И эта истина не нова, ее все чувствуют, но никто никогда серьезно над ней не задумывался, не разработал эту мысль, не обосновал ее научно.
А надо добиться того, чтобы лучи науки проникли не только в головы ученых, а и в головы наших охотников, дрессировщиков, извозчиков, погонщиков скота, конюхов, всего нашего многомиллионного крестьянства, имеющего постоянного соприкосновения с животными.
Вы знаете, как лошадь да и всякое не забитое животное чутко относится к малейшему движению человека, управляющего ею. Она видит все его движения, часто угадывает его намерения.
Если лошадь еще не забита вконец, то бывает достаточно нагнуться за кнутом, как она уже ускоряет свой ход.
На юге крестьяне, отправляясь на буйволах, берут с собой кнут, на конце палки которого висят звенящие кольца. Крестьянин когда-то ударял сильно буйвола и в момент удара, в момент ощущения боли от удара – гремели эти колечки. Звон их ассоциировался с болью от удара. И вот теперь крестьянину достаточно позвенеть кольцами, как буйволы уже начинают усиленно тянуть. Условный рефлекс!
Часто мы видим такого рода явления. Например, вы садитесь в пролетку извозчика. Он ударяет лошадь кнутом или вожжей. Лошадь бежит вперед.
Но вот извозчик через несколько секунд привстает и ударяет вдогонку второй раз.
Вот этот-то второй удар кнутом впоследствии и играет трагическую роль. Стоит повторить несколько раз такой прием, и лошадь, пробежав после первого удара некоторой расстояние, останавливается в ожидании второго удара. Удар за ударом сыплются на нее, она то рвется вперед, то останавливается. Начинается «задергивание» лошади вожжами. Она пятится назад.
В конце концов, после целого ряда бессмысленных действий со стороны извозчика лошадь перестает совершенно реагировать на удары. И часто мы видим, что упавшая лошадь, которую бьют и кнутом, и вожжей, и ногами, даже не пошевелит ухом.
Каждое раздражение дает ответ. Удар по лошади заставляет ее бежать.
Удар – раздражение, убегание – ответ.
Но если одновременно раздражать и ударом, и словами, крича «но», то лошадь будет впоследствии и без удара бежать вперед при одном звуке «но». Звук-слово раздражает слух лошади, и слово «но» или какое-либо другое слово, повторенное несколько раз при каждом ударе, является вторым раздражителем и действует на ответ животного так же, как и первый раздражитель – удар.
То же самое получается и в других случаях. Например, вы в первый раз ударяет лошадь, а потом, в следующий раз, уже только поднимаете кнут, не ударяя им. Поднятие кнута есть также второй раздражитель, уже зрительный, на который лошадь отвечает тем, что начинает бежать.
Лихачи делают так: они, когда хотят, чтобы лошадь бежала скорее, сильно натягивают вожжи и удилами причиняют сильную боль лошади. Это натягивание вожжей есть раздражитель, а ответ на него – стремление лошади убежать от боли. Затем кучер, когда лошадь прибавляет ходу, несколько отпускает вожжи, ослабляет боль, чем и подкрепляет ответ на раздражение.
Это – такой же раздражитель, как и кнут, и ответ отражение получаются одинаковые.
Первые шаги дрессировщика
Проповедники и практики механической дрессировки собак, смотрящие на животное только как на машину, должны быть отнесены к разряду так называемых механистов, упрощенцев, недалеко ушедших от той точки зрения «что кошки были созданы, чтобы пожирать мышей; мыши – чтобы быть пожираемыми кошками, а вся природа – чтобы доказать мудрость творца» («Диалектика природы», Ф. Энгельс, стр. 112).
Они не понимают того, что собаки «созданы» вовсе не специально для того, чтобы охотиться с человеком на зверей, но человек в стремлении завоевать и переделать природу воспользовался подходящими качествами собаки и приспособил ее для охоты.
Нужно ли доказывать, что охота в обстановке натурального хозяйства – это совсем не то, что охота в обстановке современного государства охота обобществленного сектора. Человек первобытных времен приспособил собаку для нужд охоты, но он не пошел дальше примитивного использования ее врожденных инстинктов (безусловных рефлексов), заложенных в животном, когда-то самостоятельно охотившимся ради борьбы за существование.
У современного охотника методы приучения собаки к охоте должны быть совсем другие, технически несравненно более высокие.
При наших обширнейших знаниях в области естественных наук мы уже не можем, не имеем права глядеть на собаку только, как на машину, реагирующую на прямые механические воздействия.
Мы должны теперь усвоить ту непреложную истину, что организм животного, в том числе и собаки, есть чрезвычайно сложное, диалектическое целое, заключающее в себе единство противоположностей.
«Растение,– пишет Ф. Энгельс («Диалектика природы», 13),– животное, каждая клетка, каждое мгновение своей жизни тождественны сами с собой и в то же время отличаются от самих себя благодаря условию и выделению веществ, благодаря дыханию, образованию и умиранию клеток, благодаря процессу циркуляции, словом, благодаря сумме непрерывных молекулярных изменений, которые составляют жизнь, и итог которых выступает наглядно в разных фазах жизни – эмбрионалъной жизни, молодости, половой зрелости, процессе размножения, старости, смерти».
Сторонникам различных идеалистических направлений в философии, технике и экономике, сложившим «китайскую стену» между человеком и животным миром и в конечном счете обожествляющим человека, стоит внимательно прочитать другую главу из «Диалектики природы» («Роль труда в процессе очеловечения обезьяны»), в которой Ф. Энгельс совершенно ясно указывает что животные обладают интеллектом (умом), памятью, хитростью, вкусом, переживаниями и прочим, правда, в менее развитой степени, нежели человек. В материальной основе между человеком и животным миром существует, таким образом, некая психо-физиологическая однородность. Вследствие этого человек и животное являются объектами естественно-биологических наук.
Но в чем же мы находим характерный признак человеческого общества, отличающий его от стада обезьян? И Энгельс на этот свой вопрос отвечает: «В труде», в создании и пользовании орудиями труда.
Психология людей – их сознание, формы эмоциональности – основывается на общественном производстве, вне которого нельзя мыслить себе человека, его поведения. Условиями социально-производственной жизни люди и отличаются от животных, которые, будучи «одомашнены», создаются уже в результате человеческого воздействия на них.
С точки зрения общественных наук животные должны рассматриваться как орудия и средства производства, а люди – как организаторы социально-производственной жизни с ее особыми законами развития в разных общественных формах. Производство (хозяйство), науки, искусства являются результатом человеческой деятельности по овладению естественными богатствами природы, причем роль домашних животных по циклу социально-экономических наук изучается с точки зрения их значения как орудий производства. Вот почему совершенно неправильно пишут многие авторы в охотничьей литературе будто «наряду с хищными животными человек является самым опасным врагом промысловых птиц и зверей». Этим самым авторы смешивают вопросы биологии и социально-производственных наук.
Так обстоит вопрос о единстве психо-физиологической природы человека и животного и размежевании человеческого общества и животного стада.
Под этим углом зрения надо понимать различие в вопросах общественного воспитания человека и дрессировки собаки.
Заканчивая на этом мое вступление, относящееся к первым шагам дрессировщика, приступаю к практическим указаниям о том, как необходимо начать свою работу с собакой, которую вы намерены дрессировать для охоты.
Всякий дрессировщик, в том числа и дрессировщик охотничьей собаки, ставит себе задачей: приучить животное по данному сигналу производить какое-нибудь нужное действие.
Мой метод дрессировки, основанный на установлении эмоциональных рефлексов, сводится к трем основным моментам.
1. Надо так или иначе (однако, не прибегая к болевому, механическому воздействию) заставить животное сделать необходимое вам движение или выждать, когда оно само сделает это движение.
2. Сделать так, чтобы это движение было связано для животного с ощущением удовольствия, с ощущением приятного чувства.
3. Одновременно с этим движением дрессировщик дает тот или иной сигнал: звуковой (слово, свист), световой, жестикуляция и т. д.
Стоит одно и то же движение, сопровождаемое двумя последующими моментами (удовольствие-сигнал), проделать совершенно одинаково несколько раз и вы увидите, что у собаки образуется так называемая «ассоциация по смежности» или сочетательный рефлекс».
Психический процесс в этом случае будет таков. «Мне дали такой-то сигнал (свистнули), при этом я залаяла, и в результате получила кусочек вкусного вареного мяса». В дальнейшем она неизменно при каждом вашем свисте будет лаять, чтобы получить мясо.
Преимущество этого метода, кроме гуманности, заключается также и в том, что он совершенно не подавляет психику животного и, наоборот, приводит ее в активное, повышенное состояние, ведущее за собой естественный позыв к повторению действия и к новым сочетаниям их – творчеству, которое у животных так же, как и у человека, тоже есть не что иное как новые и удачные сочетания из условно-эмоциональных рефлексов и из безусловных рефлексов – сочетания, возникающие под влиянием тех или иных воздействий внешнего мира.
Условимся на том, что всякое явление внешнего мира при соответствующей обстановке может стать раздражителем и сделаться толчком, поводом для отражения новых и новых соединений из элементов условных и эмоциональных рефлексов.
Шум, свет, запах, тепло могут вызвать торможение и растормаживание старых рефлексов, возникновение новых и даже перегруппировку, новое размещение, новую комбинацию из старых рефлексов (условиях или безусловно). Наконец, эти раздражители могут вызвать у животного к жизни такие новые рефлексы, которые соединятся с элементами рефлексов уже имеющихся.
Такие соединения и новообразования бывает очень трудно поймать, обнаружить и объяснить. Но если вы привыкли у животному и некоторое время его изучаете, для вас уже легче будет проследить всю эту механику, идя, что называемся, от колесика к колесику, от рычага к рычагу.
Вот, например, в течение почти восьми месяцев я регулярно наблюдал поведение одной моей высокоодаренной обезьяны рода шимпанзе, которую звали Мимус.
Приведу только два примера из его поведения, чтобы можно было понять, как у животного под влиянием внешних раздражителей происходит соединение элементов одного рефлекса с элементами другого и в результате образуется нечто новое, именно то, что я склонен называть творческим актом.
Мимуса привезли ко мне в цирк в клетке, стоящей на колесах. Он, сидя в клетке, видя меня, очевидно, хотел ко мне приблизиться, познакомиться со мною. И совершенно случайно сделал движение своим туловищем вперед. И клетка вместе с ним на полшага во мне подкатилась. Мимусу это понравилось. Это было тo, что ему требовалось.
Спустя некоторое время, когда Мимус был уже готов для циркового выступления, я, запомнив предыдущий момент, приучил шимпанзе садиться в тележку и предложил ему скатываться по доскам с возвышенной платформы. Мимус, зная предыдущий опыт, очень быстро научился раскачивать эту тележку в направлении покато лежащих досок, и в результате это ему, наконец, удалось без всякого труда, и он начал весьма охотно проделывать свой номер. После этого он пользовался тем же способом, сидя за столом, в креслице или на диване, когда ему нужно было вместе с местом, на котором он сидел, передвигаться вперед.
Однажды Мимус сел на круглый вращающийся стул у рояля. Сделав одно толкательное движение, он тут же заметил, что стул под ним повернулся. Это ему, по-видимому, понравилось, и он стал вращать стул, не только сидя на нем, но и сойдя с него – руками.
В следующий раз, подойдя к велосипеду, лежащему на полу, и увидев круглое очертание колеса, Мимус сразу же принялся вертеть колесо с таким видом, будто он имел дело с хорошо известным ему предметом.
В этих случаях в нервных клетках Мимуса образовалось сочетание ряда элементов различных условных и эмоциональных рефлексов, а в результате их получился новый акт, который я называю творчеством. Приведу еще один пример.
Той же обезьяне – Мимусу – понадобилось заказать теплую обувь по случаю наступивших холодов. У нее начался насморк. Пригласили сапожника, и тот, чтобы снять мерку, поставил лапу обезьяны на бумагу и обвел контур лапы по бумаге карандашом.
Как известно, подошва ноги и места около пальцев приятно раздражаются (тактильным раздражением кожи) от прикосновения, и это раздражение сопровождается приятными эмоциями (чесание пяток в старину).
У Мимуса тотчас же установился эмоциональный рефлекс на почесывание пяток и пальцев с помощью карандаша. Он сам стал делать движения карандашом вокруг ступни, и в результате у него установился рефлекс плюс круговое движение вокруг ноги. Этот рефлекс мне удалось перевести на ладонь и, наконец, Мимус начал сам карандашом на бумаге чертить закругленные линии, сходящиеся концами. До этого он мог рисовать только прямые линии. Прямая линия и окружность есть в сущности все, что требуется в качестве элементов для создания рисунка.
И вот я имею сейчас в своем музее, как наследство от погибшего Мимуса, – редчайшее произведение искусства – его рисунок, изображающий человека с длинным носом, с большой головой и с маленькими ножками и ручками, – так, как рисуют «человечков» дети.
Не тем ли путем – сложным сочетанием условно-эмоциональных рефлексов – шел первобытный человек перед тем, как сделать величайшее изобретение в области механики, поставившее на ноги всю, в том числе и современную технику, – создать первое колесо.
Это, конечно, примеры грубые, но в качестве схемы они дают наглядное выражение моей мысли.
Однако мы в практике зоопсихологических наблюдений имеем указания и на более тонкие переключения элементов условно-эмоциональных рефлексов.
Например, ряд таких рефлексов у собаки (потягивание, почесывание живота, чихание, выражение радости или угнетения) может измениться под влиянием той или иной температуры. При сильной жаре собака видоизменяет зевоту. Нарушителем этого акта является слюна, стекающая с языка и являющаяся у собаки, как известно, заменой процесса потоотделения. Холод может затормозить потягивание, вызывая дрожь, озноб.
Переедание или недоедание также являются важными стимулами для перегруппировки рефлексов.
Итак, мы видим, что приспособляемость как бы заложена и самой природе животного в его рефлексах, в их соединениях, а, следовательно, и в творчестве, которое направлено диалектически к овладеванию силами природы, к приспособлению к ней, к защите.
По преданию падающее яблоко натолкнуло Ньютона на открытие закона всемирного тяготения, а качающаяся люстра дала повод Галилею открыть законы качания маятников, то есть овладеть сокровенными тайнами природы, так принято говорить.
Понятно, что в мозгу этих людей не произошло никаких сверхъестественных движений, а имело место то переключение, тот переход количества явлений (рефлексов) в качество (творческий акт), о котором мы только что говорили.
Основным выводом из этого является для нас следующее:
Чем больше возникает рефлексов у животного, в частности у охотничьей собаки, тем больше прокладывается рефлекторных путей у нее в мозгу, тем больше можно иметь надежды на то, что у нее возникнут такого рода переключения, которые дадут вам возможность довести ее работу в поле, во время охоты до совершенства, если только вы сумеете воспользоваться этими переключениями, по-настоящему закрепив их.
Вот поэтому-то я считаю совершенно неправильным утверждение большинства авторов и практиков-охотников насчет того, что охотничью собаку во время дрессировки необходимо строго ограничить специальным кругом необходимых для данной охоты действий и не учить ее «никаким таким штукам».
Обучая охотничью собаку некоторым «таким штукам», мы тем самым развиваем ее творчество, расширяем, если можно так выразиться, ее кругозор, обогащаем ее в смысле накопления тех или иных рефлексов и тем самым делаем ее более податливой, универсальной, действенной в «производстве» – на охоте.
Нужно ли, например, обучать охотничью собаку стоять на задних лапах?
Я полагаю, что нужно. Бывают случаи, когда во время охоты, помимо чутья, собаке необходимо увидеть цель своего стремления, а она в это время бежит по высокой траве. Встав на задние лапы, собака сразу очень значительно расширяет горизонт своего наблюдения.
Питекантропос (доисторический человек), встав с помощью палки на задние ноги, впервые должен был почувствовать себя сразу в огромной степени культурно выросшим.
К этому можно прибавить следующее охотницкое соображение, наверное, известное очень многим охотникам-промысловикам. Для того, чтобы выследить белку, необходимо, чтобы лайка ее облаяла. Но если она ее облаивает, прикасаясь к дереву, упираясь передними лапами на ствол сосны или пихты, то это дает повод для белки очень быстро убегать от преследования.
Если же лайки, вынужденная глядеть на верхушку дерева, где ютится белка, умела бы становиться на задние лапы, ее работа была бы гораздо успешнее.
Вернусь к основным методам моей дрессировки.
Самое трудное состоит в том, чтобы заставить собаку сделать то, что нужно, или, вернее, поймать момент, когда она производит требуемое для вас действие. Связать затем это движение с наградой и сигналом уже легко.
Поэтому следует на первом моменте остановиться особенно подробно.
Основным приемом, с помощью которого я заставляю животное делать то, что мне нужно, является жестикуляция.
Жестикуляция – это комплекс таких моих движений, которые наводят животное на нужное для меня действие. Но эту жестикуляцию все время необходимо связывать с наградой: прикармливанием (по моей терминологии – вкусопоощрением), лаской пли словесным одобрением.
Таким образом, на практике первый и второй моменты идут рука об руку и в сущности не отделимы друг от друга, так как они составляют одно целое и порознь не могут выть полезными в работе.
Самое главное – это способность почувствовать тот момент, когда нужно применить вкусопоощрение для закрепления рефлекса. Очень часто пропущенный момент сводит на нет все предыдущие успехи.
Почувствовать момент, когда чрезвычайно важно дать вкусопоощрение, подхватить его своевременно, – этому можно научиться не сразу.
Чем больше нервного чутья, тем лучше результаты.
По-моему, приблизительное ощущение момента использования вкусопоощрения можно развить в себе так же, как можно развить, скажем, музыкальный слух.
Жестикуляция обнимает собою очень много всевозможных действий, посредством которых можно заставить животные понять ваше желание. Этот момент представляет собой наибольший практический и теоретический интерес, причем надо сказать, что чем больше животное дрессируется, тем легче оно усваивает новые приемы, тем скорее у него развивается желание понять дрессировщика, и уроки животному начинают доставлять все большее и большее удовольствие.
Тут я должен привести несколько примеров, показывающих, как жестикуляция, подкрепляемая вкусопоощрением и сигналом (я буду называть его «интонировкой»), наталкивает животное на нужное действие.
Каждую охотничью собаку, когда она достигла 3–4 месячного возраста, необходимо начать учить общему послушанию.
Допустим, вы хотите научить собаку садиться. Перед дрессировкой животное не должно быть голодным, но и нельзя брать его на работу вполне сытым, потому что в этом случае вкусопоощрение перестало бы действовать, Надо брать собаку полусытую.
Вы окликаете ее до имени. При этом окрике уши ее поднимаются, она вопросительно смотрит на вас, подходит к вам с немного опущенной головой, готовая к вашему поглаживанию, но, не чувствуя вашего поглаживания, собака смотрит вам в глаза и ждет...
Вы берете кусок мяса. Собака следит за движением вашей руки. Вы держите мясо немного выше головы собаки, так, чтобы она, глядя на него, невольно задирала голову назад. Ей так неудобно смотреть на мясо, и она, в конце концов, невольно садится.
Когда она опускает зад, вы, не спуская с нее глаз, говорите: «Сидеть! Сидеть!..» Зад собаки коснулся пола. Она села и тотчас получила мясо. Ласковое поглаживание по голове довершают действие.
После этого вы, не торопясь, берете в руки другой кусок мяса. Собака встает и, конечно, опять смотрит на вашу руку. Сделайте опять прежнее движение со словом «Сидеть!». Собака, помахивая хвостом, смотрит то на мясо, то вам в глаза. Мозг ее спокойно работает. Она шевелит ушами, слыша одно и то же уже знакомое ей слово: «Сидеть!».
Вы опять делаете движение руки с мясом по направлению к собаке, за ее голову.
Неприятное ощущение у нее в шее опять заставляет ее опуститься на задние лапы, и, когда она делает это, ей снова дается мясо.
После нескольких таких приемов собака будет быстро и охотно садиться при слове «сидеть!» (условный эмоциональный рефлекс).
Прибавлю к этому, что она будет это делать даже не только после слов, но также и при любом шуме, в том числе и, при том шуме или звуке, который сам человек слышать не может (свисток Гальтона; о нем я буду вести речь впереди). И совершенно не требуется для этого причинять собаке боль нажимом пальцев на крестец, как это рекомендуют почти все дрессировщики, не учитывая того, что болевое ощущение у животного только тормозит, задерживает установление условного рефлекса, так как животное не может охотно и беспрекословно выполнять то, что связано с болью и с воспоминанием о боли.
Сперва слово «сидеть!» надо произносить с одной и той же интонацией. А потом эта интонация сделается уже ненужной, так как собака начнет воспринимать слово как таковое, сознательно и навсегда.
Память у собак удивительная, в особенности слуховая.
Замечу кстати, что со вкусопоощрением надо быть очень осторожным. Давать его надо как раз в тот момент, когда животное выполнило ваше приказание. Если вы опоздаете – у собаки не будет уже связи со сделанным движением и ощущением удовольствия от полученного лакомства.
А особенно надо быть чутким со вкусопоощрением в дальнейшей дрессировке: когда вам надо будет ловить нужное движение животного, вовремя подчеркивать его интонировкой и закреплять в сознании жестикуляцией или вкусопоощрением.
При моем способе при условии уравновешенного состояния психики собаки и дрессировщика, в изолированном месте, где нет никаких отвлекающих моментов, можно добиться большой передачи в психику животного требований дрессировщика.
Свисток Гальтона
Говоря об установлении условного рефлекса у дрессируемой охотничьей собаки путем внешнего раздражителя – звука, я до сих пор приводил только методы пользования голосом, словами, связанными с интонировкой, искусственными звуками, производимыми различными инструментами (свисток, рояль и т. п.), и условным звукоподражанием (чмоканье, «тссс» и пр.).
Надо признать, что все эти звуки-раздражители, воздействующие на необычайно чуткий орган слуха у собаки, отличаются большим техническим несовершенством и произвольностью. Пользование некоторыми из них в обстановке охоты, в поле иногда бывает прямо неудобным и приводит к нежелательным результатам. Громкий окрик, обращенный к собаке, может испугать зверя. В нервной обстановке охоты очень трудно интонировать приказ так, как этого хотелось бы. Да, наконец, и сама собака, возбужденная поиском, невнимательна к неразборчивым сигналам и способна реагировать только на совершенно точные и хорошо знакомые звуковые раздражители, вызывающие прочно закрепленный рефлекс.
И вот тут-то у нас возникает вопрос о механизации охотничьих сигналов.
Мысль эта, конечно, не новая. Она уже давно находила свое применение в призывных звуках охотничьего рога, которым сзывались собаки, затравившие зверя, во всевозможных свистках, хлопушках и звуках холостых выстрелов, которые должны так или иначе воздействовать на собак.
Однако не следует забывать, что во всех этих сигналах очень много эффекта и очень мало здравого смысла. Ведь звери и птицы, наслушавшись такой «музыки», тотчас постараются убраться куда-нибудь подальше от облюбованных охотниками мест.
А бывает и так, что во время выслеживания зверя одна хрустнувшая под ногою ветка способна встревожить чуткое животное и заставить его пуститься в бегство.
Все это говорит за то, что в интересах более продуктивной охоты механический звуковой сигнал должен быть очень тихим, а еще лучше – совершенно не слышным.
Вы можете спросить меня: как же это так – звуковой сигнал и... не слышен?
К счастью, в огромном арсенале технических изобретений человека на самом деле имеется такой свисток (сконструированный физиком Гальтоном), звук которого не всегда улавливается человеческим ухом.
Постараюсь описать устройство этого свистка.
Основанием его служит обыкновенный свисток, имеющий вид тонкой металлической трубки с вырезанным на конце ее обычным отверстием, где воздух ударяется об острое ребро выреза и начинает звучать (сравните: милицейский, спортивный свистки, детские деревянные дудочки). Воздух в этот свисток нагнетается резиновой грушей, вплотную прикрепленной к одному концу трубочки.
На другом ее конце навинчен колпачок-регулятор, который путем внутреннего винтового устройства изменяет находящуюся в нем резонирующую, усиливающую, миниатюрную, как бы органную, трубу и тем меняет высоту тона. Вы нажмете грушу – свисток свистит, но вы его не слышите, даже держа около самого уха.
Вы понемногу отвинчиваете колпачок, который вращается по вертикальным и горизонтальным делениям. Зарубка колпачка проходит через пеpвоe, второе, третье... шестое, седьмое деление. Свисток свистит под нажимом груши, но вы продолжаете его не слышать – зарубка становится, допустим, на девятое деление, вы приближаете свисток к уху, нажимаете грушу и с большим трудом начинаете различать какой-то едва уловимый звук, похожий на шипение.
Итак, восприимчивость вашего органа слуха определяется цифрой 9 по Гальтону.
Остроумно построенный физиком «слухомер» точно определил степень восприимчивости вашей барабанной перепонки, как термометр определяет температуру воздуха.
У разных людей разный слух. У одного человека левое ухо может слышать хуже, чем правое. Слуховые способности можно в известной степени изощрить, усилить путам длительного упражнения. Между прочим, охотники-промысловики, проводящие добрую половину своей жизни в поле и в лесу и в течение многих часов ежедневно напрягающие свой слух до предельной возможности, слышат гораздо лучше, чем жители городов, люди редко выходящие из помещений, где ничто не заставляет особенно внимательно прислушиваться.
Собака, в особенности некоторые виды ее, в том числе и дворняжки, обладает слухом несравненно более тонким, чем человек. Иными словами, она слышит многое такое, что никогда не будет доступно слуху человека.
Собака слышит многие неслышимые нами звуки насекомых или звук падающих на пол пылинок. Мы уже сейчас определенно знаем, что многие собаки различают одну восьмую музыкальной ноты, в то время, как средний человек, да и то далеко не всякий, различает только одну четверть тона.
Мало этого. Собака, как и человек, обладает способностью из тысячи разнообразных звуков выделять тот, который ее почему-либо интересует.
Ваш пес лежит в углу на тюфячке и дремлет, спокойно опустив уши. Через открытое окно в комнату доносятся стук колес, гудки авто, звонки трамваев, стук шагов пешеходов, лай собак, гудение телеграфных проводов, чириканье воробьев, шелест ветра, цоканье лошадиных копыт, хлопанье дверей и т. д. и т. д. Вы сидите за столом с приятелями. Идет разговор разными голосами и интонациями. Стучат ножи и вилки, звенит передвигаемая посуда. Поет свои рулады потухающий самовар. Мухи с жужжанием вьются около оконного стекла. Скрипят стулья, шаркают ноги по полу... Пес дремлет, и ни один из этих звуков не волнует его.
Но вот в комнату на бархатных лапках неслышно вошел кот, вскочил на подоконник, размечтался под горячим солнцем и завел свою однообразную, еле слышную песенку.
Одно ухо у вашей собаки поднялось и насторожилось, потом поднялось и другое. Из целого сонма громких и отчетливых звуков изумительно чуткий слуховой аппарат собаки отличил и выбрал тихое мурлыканье кота, и пес сосредоточил на нем все свое внимание.
Теперь все зависит от того: дружен он с котом или нет. В последнем случае звук мурлыканья тотчас разбудит у пса древний инстинкт преследования, он поднимается и сгонит с подоконника своего «извечного врага».
Итак, настроив свисток Гальтона на неслышимость для человеческого уха, вы можете сигнализировать им собаке в самых разнообразных случаях, связанных с охотой. Короче говоря, свисток Гальтона может оказаться в руках охотника универсальным раздражителем для установления всевозможных условных рефлексов, подкрепляемых вкусопоощрением.
Начнем с общего послушания.
Каждая охотничья собака должна неукоснительно исполнять приказ: садиться, ложиться, подходить к хозяину, идти рядом с ним около левой ноги, не трогать положенного около нее корма и т. д.
Все эти движения, произведенные собакой естественным образом без применения к ней физического насилия, пойманные и зафиксированные дрессировщиком с помощью вкусопоощрения, могут быть закреплены в качестве условного рефлекса звуковым раздражителем в виде так или иначе звучащего свистка Гальтона.
В момент, когда собака начала ложиться, вы дали один короткий свисток и тотчас дали вкусопоощрение. Повторите это несколько раз, стараясь продолжительность звука сохранять все время одинаковой, и скоро ваша собака при одном свистке, уже без вкусоопощрения, будет послушно ложиться.
Для другого движения мы можем давать два-три свистка или один продолжительный. Затем, когда собака привыкнет тонко и четко разбираться в звучаниях свистка, вы можете для разных движений настраивать его на различную высоту тона, пользуясь имеющимися у свистка делениями. Допустим, на свист при пятом делении собака приучится подходить к вам, при восьмом делении – лаять, при десятом – отходить от пищи и т. д.
Переходя к работе в поле, вы также можете самым широким и разнообразным способом пользоваться свистком Гальтона. Один характер звука закрепит условный рефлекс на поиск дичи, другой – на стойку, третий – на анонс.
Мои подопытные собаки Марс (немецкая овчарка) и Рыжка (нечистокровная колли) в результате очень непродолжительной дрессировки по неслышимому человеком свистку делали целый ряд разнообразных движений, гораздо более сложных, чем те движения, которых мы добиваемся у охотничьей собаки.
Это дает мне право утверждать, что свисток Гальтона может и должен оказаться незаменимым орудием руководства поступками собаки во время охоты как возбудитель условных рефлексов.
Возможно вооружение охотника свистками Гальтона разной тональности, что даст простор для еще большего разнообразия сигналов.
Свисток Гальтона очень портативен. Вы сможете заставить его звучать, даже не вынимая из кармана: грушу можно нажать одним нажимом ладони на карман.
Свисток может находиться в вашем боковом кармане и у пояса, где вы заставите его звучать легким и быстрым нажимом руки.
Совершенно не обязательно пользоваться научными, дорогостоящими и сложными по конструкции свистками Гальтона для того, чтобы производить сигнальные шумы разной силы и тональности при дрессировке и натаске охотничьей собаки. Можно обзавестись обыкновенными резиновыми грушами с мягкими наконечниками. Выпускаемый ими при нажатии воздух дает звук почти неслышный человеку, но прекрасно улавливаемый собаками.
5–6 таких груш, привязанных к поясу охотника, обеспечат его всеми необходимыми сигналами для руководства поведением собаки.
Могут возразить, что такого рода еле слышные звуки будут заглушены в поле или в лесу природными шумами: шумом листвы, пением птиц, шумом ветра. Это предположение неосновательно.
Я проделывал со своими собаками, не отличающимися особенным слухом, опыты со свистком Гальтона, причем умышленно заглушал звук свистка оглушительным треском игрушечного пулемета, игрою на рояле, криком попугая и т. д. И собаки великолепно «отбирали» среди этого грохота необходимый им, устанавливающий рефлекс звук «неслышного» свистка, находящегося к тому же у меня в кармане.
Другие возражают против применения во время охоты свистка Гальтона, говоря, что, будучи не слышным для человека, он будет слышен дичью, преследуемым зверем.
Совершенно верно: есть полное основание думать, что этот свист будет восприниматься слухом бекасов, белки или медведя.
Но ведь для них это будет один из многочисленнейших шумов, наполняющих лес и поле, где на разные лады поют и свистят птицы, жужжат шмели, мухи, стучат дятлы, шуршат падающие листья и т. д.
Но только для дрессированной охотничьей собаки шум свистка Гальтона будет значительным и отмечаемым, ибо только у нее установлен на него условный рефлекс. Для зверя же это будет один из многих звуков в природе, не являющихся угрожающими, не заставляющих настораживаться, а возможно и не слышных вовсе.
Я продолжаю утверждать, что свисток Гальтона в смысле технического вооружения охотника-промысловика может оказать громадную пользу при дрессировке и произвести целую революцию в области сигнализации: без криков, без жестикуляции и прочего.
Дрессировка на основе установления условных рефлексов с помощью этого звукового сигнализатора приобретает особую эффективность и разнообразие при исключительной простоте
С теми же методами – в поле
Вот как в коротких словах старые охотники описывают первые моменты натаски молодой собаки на дичь.
«Охотник пришел на болото, где он раньше разбрасывал кусочки мяса и заставлял собаку их отыскивать и съедать. Собака отпущена от ноги, немного полежала, чтобы успокоиться. Затем ее посылают на поиски, привязав к ее шее сворку. Неопытный пес начинает бегать по болоту, думая найти кусочки мяса. Не находит. Подбегает с недоумением к хозяину. Тот движением руки посылает его опять бегать. Наконец, пес почуял запах дичи, замялся на одном месте, взглянул на хозяина, точно недоумевая, не понимая чего-то и требуя разъяснения, глубоко втянул в себя воздух и медленно, осторожно, как бы опасаясь чего-то неведомого, а значит, пока и страшного для него, потянул вперед».1
После этого к шее собаки, кроме короткой сворки, рекомендуется пристегнуть еще и длинную и приготовить прикол.
Спрашивается: есть ли смысл при первой же натаске в поле ставить молодую собаку лицом к лицу перед «чем-то неведомым и страшным»? Можно ли при таких условиях надеяться, что собака будет действовать совершенно точно, согласно вашим приказаниям, согласно потребности момента? Конечно, нет. Вот поэтому-то автор-охотник, и страхует себя от неожиданности, от неправильных поступков собаки длинной своркой и приколом, т. е. механическим, насильственным воздействием на ученика.
Будь собака подготовлена к поиску определенной дичи заранее, с помощью установления эмоциональных условных рефлексов, не пришлось бы говорить ни о чем для нее «неведомом и страшном».
Правильнее поступать так.
Перед тем, как отправляться с собакой первый раз на поиск, скажем, по дупелям, можно было бы принести домой убитого дупеля, познакомить вашего молодого ученика с его внешним видом и запахом и проделать следующие вещи.
Спрятав убитого дупеля где-нибудь под кочкой на лугу, вы определенным сигналом, которым вы еще раньше установили у собаки условный рефлекс на поиск, понуждаете ее искать спрятанную дичь тем методом, которым вы ее также заранее приучили (широким поиском «челноком»). Собака пускается в поиск. Делает по указаниям вашей руки несколько пробежек вправо и влево и, наконец, схватывает уже знакомый ей (а не «неведомый и страшный») запах. Уловив точно запах, она, естественно, тянет по нему, прямо направляясь к дупелю. Подбегает к нему, останавливается над кочкой... Здесь вы ее другим прочно усвоенным сигналом заставляете остановиться и ждать (сделать «стойку»).
И, разумеется, если вы предварительно, с помощью многочисленных повторений, прочно закрепили у собаки условные рефлексы на даваемые ей сигналы, она без всяких сворок и приколов точно проделает все, что вам нужно, и не подумает бросаться на лежащего дупеля.
А вот как указанный выше автор описывает первую стойку у собаки, дрессированной механическим методом.
«Все медленнее и медленнее подвигается вперед ваша молодая собака... Еще несколько шагов, и ваш любимец замер на первой стойке. Вам некогда пока любоваться этой, хотя и картинной, но робкой стойкой. Поскорее и крепче воткните прикол в петлю на конце сворки и, не спеша, приблизьтесь к вашей собаке, держа в правой руке плеть наготове (!)... Попробуйте теперь со стойки послать вперед вашего воспитанника, только вряд ли вам удастся это. Он очарован этим невидимым, так сильно доносящимся до него, запахом; он и жаждет приблизиться к нему и в то же время боится, боится страшно. Покорный раньше всегда вашей воле, на этот раз ваш ученик положительно отказывается повиноваться слову «вперед» и только вздрагивает от сильного нервного напряжения... Он напуган этим чем-то неведомым» и т. д.
Нельзя отказать этому субъективному, преисполненному антропоморфизма (очеловечения) описанию в известной доле романтичности, но, спрошу я: какой может быть толк от натаски и от всего поведения собаки, если над ней в критический момент нужно держать плеть, если она находится в состоянии «очарования», страшно напугана «чем-то таинственным» и находится в состоянии сильного нервного напряжения?
Одно можно сказать: что эта молодая собака не подготовлена не только для охоты, но и для натаски. Неправильный метод механической учебы, отсутствие момента обезволения, доместикации заставляют смотреть на нее, как на совершенно сырой материал, как на правильно дрессируемое животное, испорченное болевыми, механическими воздействиями, затормозившими большую часть случайно и бессистемно закрепленных условных рефлексов.
Ясно, что с такой собакой нельзя выходить даже на натаску... Во всяком случае, много провозившегося охотника-натасчика сможет выручить только глубоко заложенный в собаке охотничий инстинкт. Но, повторяю, инстинкт или безусловный рефлекс – вещь весьма ненадежная, ибо он, как я уже говорил, произволен и не укладывается в рамки практических, преднамеренных действий, к которым мы понуждаем собаку, устанавливая и закрепляя у нее условные рефлексы.
И вот результат, о котором с недоумением пишет тот же Н. И. Яблонский.
«Положительно не понимаю,– говорит он,– чем объяснить такое явление, но сколько я ни видывал подружейных собак, подающих только по приказанию хозяина, а раньше не смеющих даже стронуться с места, все они рано или поздно начинали кидаться после выстрела к упавшей птице и, в конце концов, под старость мяли подаваемую ими дичь».
А дело обстоит совершенно ясно.
Все собаки, с которыми имел дело Н. И. Яблонский, дрессировались механическими, болевыми методами и механически, а не эмоционально, не в порядке закрепления условных рефлексов; усвоенные ими приемы постепенно погасали и преодолевал инстинкт, заложенный в каждой собаке, – инстинкт преследования убегающей, взлетающей или падающей сверху дичи, да к тому же еще такой аппетитной.
Собака, выдрессированная моим методом, будет твердо и категорически останавливаться или ложиться перед сидящей у самого ее носа или сбитой выстрелом дичи и никогда, до конца дней своих, не обазартится, не захочет, не сможет в этот момент броситься на птицу или зверя и схватить его.
Конечно, бывают и здесь исключения. Но все зависит от того, в какой степени удалось вам обезволить животное, в какой мере оно поддалось этому обезволиванию, насколько вам удалось искусственно переломить у него врожденный инстинкт преследования убегающего.
А самое главное, надо добиться того, чтобы для начинающей собаки в охоте не было ничего таинственного или угрожающего.
Ведь когда на войне впервые ведут отряд навстречу неприятелю, то заранее подробно знакомят каждого молодого бойца с внешним видом врага, с его вооружением, о его методами войны, даже с местностью, где он может находиться и т. д.
Почему же, хотя бы в известной мере, не применить этот вполне проверенный метод к подготовке охотничьей собаки и не дать ей заранее представление о запахе и виде той дичи, которую она должна будет отыскивать в поле? Тем более, что попутно с этим знакомством вы сможете путем установления условных рефлексов через сигналы приучить заранее собаку так или иначе вести себя перед этой дичью. Например, к тому, чтобы она не бросилась после выстрела со стойки и не хватала упавшую птицу, можно приучить ее следующим образом.
Тот же убитый или еще лучше со связанными крыльями живой дупель кладется за кучку земли где-нибудь под деревом. На дерево влезает ваш помощник и держит там в руках веревку, нижний конец которой привязан к дупелю. После поиска собака учуяла дичь, подошла к ней и по данному вами сигналу сделала стойку. Остановившись в нескольких шагах сзади ее, вы делаете выстрел по дупелю, быстро поднятому на веревке вашим помощником и тотчас же брошенному на землю. Ваш выстрел, в порядке заранее установленного условного рефлекса для собаки явился сигналам «лежать» и она тотчас легла. Но, допустим, упавшая перед ней на землю птица заставила ее вскочить и сделать попытку броситься вперед. В этот момент вы даете сигнал «лежать». Если собака покорно ложится, вы даете ей вкусопоощрение, если она медлит – вы все настойчивее и настойчивее повторяете сигнал «лежать». В конце концов, всякая хорошо обезволенная собака уляжется.
И тогда давайте ей награду.
После нескольких таких уроков ваш молодой «ученик» вполне уяснит себе, что от него требуется, и не будет бросаться вперед, а остановится в ожидании следующего вашего сигнала, после которого его ждет вкусопоощрение или ласка.
А вот как живописует Н. И. Яблонский (а с ним заодно и громадное большинство авторов-охотников) момент натаски, когда собака рвется схватить подстреленную дичь:
«Кинувшись за дупелем, ваш ученик, прежде всего, получит сильный толчок от сворки, прикрепленной к приколу, которая и держит его на месте. Если он не ляжет сейчас же, то, не стесняясь, стегните его побольнее плетью и все-таки уложите его... Затем попробуйте подвести его к следующему дупелю, и если с ним повторится та же история, то вам нечего стесняться более: вы опять наградите его сильным ударом плети и уложите на месте. Замените сейчас же обыкновенный ошейник парфорсом и ведите собаку дальше. Ваш горячий ученик прихватил нового дупеля, энергично и страстно подвел к нему и замер на стойке. Сейчас же закрепите сворку приколом, и с плетью в руке подойдите к вашему ученику. Дайте ему постоять подольше, а затем пошлите его вперед. Дупель поднялся, и ваш питомец кинулся, было, следом за ним, но он смутился сразу: он получит сильный укол парфорса, а в то же время удар плети и ваше громкое приказание «лежать!»
Заканчивает автор лирическим заключением:
«Я особенно люблю и предпочитаю таких горячих собак. Возни с ними больше, это верно. Но зато она всегда страстней, энергичней, а значит и красивей будет работать».
Здесь уже на сцену, как видите, выстегает элемент эстетики. Но я не думаю, чтобы сама охотничья собака считала красивым поведение хозяина, который только за то, что она им же плохо выдрессирована, награждает ее одновременно мучительными уколами железных когтей в шею, сильным («обязательно сильным»!) ударом плети по спине и «грозным» окриком. Не думаю, чтобы собаке сильно захотелось после всей этой пытки отправляться в следующий раз на охоту.
Впрочем, чего не сделаешь под угрозой плети!
«Если зайца долго бить, он может научаться играть на барабане»,– писал когда-то А. П. Чехов. Писал он это со свойственной ему горькой иронией, смахивающей на издевку.
А вот здесь мы видим, как люди без всякой иронии, а самым серьезным образом учат тому, как с помощью ряда истязаний можно научить собаку производить несложные в сущности действия, которых можно добиться, пользуясь моим методом дрессировки, несравненно скорее, с несравненно большей пользой и длительными результатами и не тормозя природного инстинкта животного.
Разумеется, охота по живой дичи разнится от работы (инсценировки) с убитой птицей. Но будьте уверены в том, что хорошо многократным повторением закрепленные во время предварительных уроков условные рефлексы при достаточном обезволении собаки заставят ее и в поле, на охоте беспрекословно исполнять все ваши приказания, ибо вы закрепили у собаки нужные вам действия психологически, эмоционально, а не с помощью механического, болевого, тормозящего воздействия.
Это нужно усвоить себе раз навсегда.
Многие охотники жалуются на то, что молодые собаки, вышедшие первый раз на поиск, не обращают никакого внимания на дичь, а гоняются за воробьями, за бабочками, за стрекозами. Одни пытаются объяснить это отсутствием у собаки чутья, другие – тем, что собаке будто бы «еще не приспело время».
И то и другое абсолютно неправильно.
Здесь причина заключается в том, что охотник-дрессировщик не сумел сосредоточить внимание молодой собаки ни определенном предмете, и она, движимая естественным инстинктом преследования всего убегающего или улетающего носятся за воробьями, которые для нее совершенно равноценны дупелям или куропаткам.
А вот если вы дома еще познакомите ее с специфическим запахом и видом куропатки и отыскивание ее по запаху свяжете с вкусопоощрением и определенными сигналами (т. е. установите все тот же условный рефлекс на поиск именно куропатки), то будьте уверены, что она и в поле сумеет из тысячи запахов и сотни двигающихся от нее предметов выделить и причуятъ запах куропатки и сосредоточить на нем все свое внимание.
Таким образом «время» для нее «придет» не тогда, когда на это будет соизволение каких-то таинственных сил, а когда этого захочет человек, который научился не только побеждать, но и изменять природу.
Весьма ответственный момент на охоте это когда собака уже причуяла осторожную, строгую дичь, точно разобралась в запахе и повела прямо по направлению к ней.
Часто бывает так, что плохо дрессированная, недостаточно обезволенная или чересчур горячая собака бросается вперед к дичи без всякой осторожности и вспугивает ее прежде, чем охотник может выстрелить.
Вот тут-то и нужно научить собаку делать так называемую «дотяжку», то есть идти медленно, осторожно, с остановками так, чтобы не испугать дичь и дать возможность охотнику подойти к ней на возможно близкое расстояние.
Обычно и тут пользуются своркой и парфорсом, с помощью боли насильственно заставляя собаку сдерживать свое движение вперед. Не буду повторять своих рассуждений о том, что вся эта система насилия ничего кроме вреда, не приносит и сильно затрудняет дрессировку.
Я и здесь рекомендую пользоваться моим методом установления эмоциональных рефлексов. Причем путь дрессировки должен быть такой.
С помощью шумового сигнала (свистка Гальтона), который в высшей степени удобен при охоте на строгую дичь, и с помощью связанного со звуковым раздражителем сигналом вкусопоощрения вы устанавливаете у собаки условные рефлексы на движение вперед с перерывами. По одному сигналу она сделала несколько шагов вперед. Дан другой сигнал – она остановилась. Дан опять первый сигнал – она снова пошла, и т. д., вплоть до момента стойки, сгона дичи с места или лежке при выстреле.
Когда все эти условные рефлексы прочно закреплены, можно уже начать работу с дичью (связанной или убитой), положенной где-нибудь в укромном месте в поле или в лесу.
Здесь вы проделываете то же самое, проверяя собаку в работе на причуянном ею запахе дичи. В нужные для вас моменты, для закрепления рефлексов, не забывайте давать ей вкусопоощрение как только проявился какой-либо заранее установленный рефлекс.
Выйдя с такой собакой на настоящую охоту, вы уже почти можете быть уверенными в том, что она в нужный момент послушается вашего сигнала и сделает потяжку с остановками в те моменты, когда вы ей это прикажете сигналом.
Если она все-таки не выдержит и бросится опрометью вперед, значит, предыдущая работа была проведена недостаточно, значит, собака не в должной степени обезволена вами, и вы не сумели добиться того, чтобы она точно выполняла все установленные заранее нужные вам рефлексы.
Продолжительность стойки, требуемая обстоятельствами охоты, и движение собаки вперед для того, чтобы вспугнуть дичь и заставить ее взлететь, и падение собаки на землю при вылете дичи и при выстреле, и анонс, то есть сообщение охотнику о том, что дичь найдена, и добывание убитой дичи из воды,– одним словом все, что промысловый охотник может требовать от собаки, как от своего помощника, может быть с помощью ряди упражнений воспитано у нее не путем насилия, а исключительно путем установления эмоциональных рефлексов, покоящихся на вызывании у собаки чувства удовольствия лаской или вкусопоощрением.
Сосредоточенность, дополненная прочным контактом с собакой, является чрезвычайно важным условием не только во время дрессировки, а также во время самой охоты, в поле или в лесу.
Умение сочетать быстроту ориентировки в данной местности, способность быстро замечать признаки дичи или зверя, умение мгновенно приготовиться к выстрелу, соединенные с поддержанием постоянного контакта с собакой, – вот, по-моему, основные достоинства хорошего охотника-промысловика
И поэтому я никак не могу согласиться с оценкой поведения охотника в поле такого крупного авторитета, как Я. И. Яблонский, который в своей книге «Воспитание, дрессировка и натаска легавой» пишет:
«Трудно делать два дела зараз. А не приходится ли вам делать это, раз вы натаскиваете собаку и стреляете из-под нее в то же время. Прежде всего, я – не заведенная машина, а такой же страстный и увлекающийся человек, как и всякий другой истый охотник; для меня так же дорог звук выстрела дупеля, дорог выстрел по нему, что и я невольно могу увлечься и весь упоенный охотой могу забыть, упустить из виду работу моей молодой собаки».
Оставляя в стороне романтический стиль автора, я должен сказать, что и со старой, натасканной собакой, если вы «в упоении охотой» перестанете совершенно думать о ней, вряд ли можно дождаться хороших результатов. Это раз.
Во-вторых, что может помешать натаске молодой собаки с ружьем. Звук выстрела? Но я ручаюсь, что выдрессированная по моему методу установления эмоциональных рефлексов собака в течение нескольких приемов не только привыкает к выстрелам, но даже начнет относиться к ним доброжелательно в том смысле, в каком вам это потребуется.
Одна из самых пугливых птиц – пустельга, спустя несколько дней дрессировки не только оставалась у меня спокойной при выстреле, но даже я сумел с помощью вкусопоощрения приучить ее лететь на выстрел и садиться после него на самый ствол ружья, еще дымящийся и теплый, где она и получала награду. Для того, чтобы окончательно приучить пустельгу к ружью, я заставлял ее целыми сутками сидеть на стволе, просунутом в клетку, и в этом же положении кормил ее.
Тот же самый закон я применил к песцам, добившись того, что эти осторожные, вздрагивающие при каждом шорохе животные совершенно спокойно относились к самым громким выстрелам.
Что касается собаки, то нет ничего легче, как приучить самую трусливую собаку к выстрелам.
У меня был такой случай. Один мой знакомый, ответственный работник Военной академии РККА, опытный охотник т. С., приобрел за довольно солидную сумму привезенную из-за границы континентальную легавую Ярда.
Однако, когда Ярда взяли первый раз на охоту, то обнаружилось, что эта собака очень ценных охотничьих достоинств не только боится выстрела, но даже в панике убегает при одном виде ружья.
Специалисты из местного Охотсоюза единогласно признали Ярда совершенно непригодным для охоты и по словам т. С., заявили, что исправить собаку невозможно.
Ярда привезли ко мне. Я согласился в виде опыта заняться его исправлением, надеясь тем или иным способом затормозить у собаки искусственно вызванный «рефлекс трусости», рефлекс бегства от ружья.
И действительно, в течение нескольких месяцев мне удалось добиться вполне удовлетворительных результатов.
Для этого я также использовал свой метод установления эмоциональных рефлексов.
Начал я с того, что путем постоянного общения с Ярдом, в достаточной степени обезволив его, приучил его исполнять ряд моих приказаний, привел его в состояние полного покоя и, между прочим, внимательно осмотрев его, заметил темные пятнышки на морде.
Это были следы от дробинок.
Очевидно, Ярду был сделан выстрел прямо в морду, и вид ружья ассоциировался в его психике со звуком выстрела и болью от полученных ранений.
После этого я стал заниматься с Ярдом. Производя громкие выстрелы из ружья невдалеке от собаки, я тотчас же давал ей лакомое вкусопоощрение и подбодрял лаской.
Скоро у Ярда установился новый условный рефлекс на звук выстрела, который уже ассоциировался не с болью, а с приятными вкусовыми ощущениями.
Ярд, наконец, совсем привык к виду ружья, перестал вздрагивать при выстрелах и начал спокойно выслушивать их даже без вкусопоощрения.
Так в результате настойчивого повторения одного и того же приема я затормозил у собаки рефлекс боязни выстрела и вида ружья, и «Ярд» сделался вполне пригодным для охоты.
В ноябре 1929 г. я демонстрировал его в Ярославле при секции служебного собаководства Окросоавиахима, где он в присутствия собравшихся не только спокойно выслушивал выстрелы, но даже сам стрелял из небольшой пушки.
Что же, в сущности, произошло с Ярдом?
Мне удалось моим методом, что называется, «сломать» установившийся рефлекс бегства при выстреле и превратить последний в сигнал, непосредственно связанный с ощущением удовольствия, с приятной эмоцией.
Однако на этом не кончились переживания Ярда.
После того, как я его снова превратил в хорошую охотничью собаку, один из моих служащих, уволенный много за кражу рыбы, желая мне отомстить, произвел выстрел в Ярда, снова причинив ему сильную боль.
После этого я вторично, в течение двух месяцев «ломал» у «Ярда» рефлекс бегства и вторично добился хороших результатов.
В таком же роде я впоследствии произвел опыт с одной дворняжкой, не ходящей на поводке, трусливо поджимавшей хвост и в ужасе убегающей при выстреле. Мне удалось заставить ее вполне освоиться со звуками выстрелов в течение 17 дней. И это еще раз убедило меня в том, что у чистокровных собак установление условных рефлексов проходит гораздо медленнее.
Итак, нет никакой нужды остерегаться выводить на натаску молодую собаку, если вы с ружьем, раз вы ее предварительно как следует по указанному мною способу, приучили и к ружью, и к выстрелам.
Но существует еще одно возражение против натаски молодой собаки с ружьем. Охотники указывают на то, что такая собака всегда стремится обнюхать, рассмотреть поближе убитую дичь, а это ее отвлекает от прямых обязанностей и мешает охоте.
И здесь я должен заявить, что только механически выдрессированная основным правилам послушания молодая собака будет бросаться к убитой дичи.
С помощью же установленного эмоционального рефлекса можно у самого молодого пса в очень короткий срок вызвать полное спокойствие при виде упавшей после выстрела на землю дичи.
О том, как этого можно добиться, я говорил выше, описывая метод приучения собаки к потяжке, стойке и лежке. Многократное отвлечение дрессируемого животного лаской, сигналами и вкусопоощрением от упавшей на землю дичи всегда даст требуемые результаты.
Переходя к вопросу о методах наганивания гончих, мне придется, в сущности, повторять все свои прежние замечания, касавшиеся натаскивания легавой.
Конечно, характер охоты на «красного» зверя имеет свои, совершенно своеобразные, стороны. Но и тут, в общем, все сводится к полазу-поиску и доведению собаки после того, как она причуяла зверя.
Следует отметить, что искусство наганивать гончих совершенно не разработано. И в этом признается такой видный автор, как Н. Челищев, который в своей брошюре «Как cамому наганивать гончих» пишет:
«Подготовка и наганивание гончих собак до сей поры шли и идут путем поговорки «всяк молодец на свой образец»; на моих глазах много способных и дельных гончих испорчено неумелой нагонкой. Поэтому, приняв на себя труд изложить приемы нагонки гончих, я думаю тем самым заложить первый камень в то здание, которое будут строить охотники-гончатники после меня».
Посмотрим, каков же этот «первый камень», полагаемый П. Челищевым в основу системы наганивания гончих? Прежде всего, он повторяет все обычные приемы болевого, механического воздействия на собаку, и дальше этого не идет.
Даже щенков он рекомендует отгонять от корма нахвостником арапника. Отваживать от прыганья на домашнюю скотину или приучать собаку к «вежливости», по его мнению, следует, «вытягивая ее хорошенько арапником». На выжлятников он возлагает обязанность бить собак, чтобы те «боялись их пуще огня».
Я не буду повторять своих возражений против такой системы воспитания. В своем месте я подробно говорю об этом (глава «Бить или не бить»).
Далее основоположник наганивания гончих говорит:
«Случаются среди гончих такие, которые никогда не отдают голосов.
Они называются «молчунами» и как несоответствующие своему назначению, конечно, должны быть уничтожаемы».
«Уничтожать» собаку только за то, что дрессировщик не сумел научить ее лаять во время преследования зверя, конечно, совершенно несправедливо.
С помощью установления условного рефлекса можно заставить лаять самого упорного «молчуна», ассоциировав в его технике лай с приятной эмоцией и соответствующим сигналом.
Заставить после того собаку лаять по убегающему зверю – это уже дело дальнейшей техники.
Выпуская, допустим, подсаженного зайца, можно тотчас давать «молчуну» сигналы, вызывающие лай, и он будет исправно лаять, сперва ожидая за это обычного вкусопоощрения, а затем и без него, в порядке закрепившегося условного рефлекса.
К числу качеств гончих, которые «могут развиваться у собаки самостоятельно, без влияния на них усилий человека», Н. Челищев относит: чутье, добычливость, голос, злобу, паратость и нестомчивость.
По доводу этих качеств автор даже не хочет ничего говорить, полагая, что «развитие их мало зависит от охотника».
IIо моему мнению, это неправильно.
Чутье у собаки можно развить путем постоянного упражнения. Именно чутье на данного зверя.
О «голосе» я только что говорил. Развитие его также во власти человека.
Злоба действительно до большей части – качество прирожденное. Но вместе с тем мне с помощью моего метода удалось однажды флегматичного добродушного нью-фаундленда превратить в зверя, пышущего злобой при одном звуке взводимого курка. Таково было желание хозяина этой собаки. Для этого я звук взводимого курка ассоциировал в сознании собаки с неожиданным падением на нее из-за открывающейся двери чучела человека. И движение собаки вперед, и ее злобный лай закреплял как рефлекс вкусопоощрением.
Нестомчивость – физическое качество, но оно также в известной доле зависят от воспитания собаки, он ее упражнений, от того, как ее держат и как кормят, и т. д.
А вот как Н. Челищев рекомендует поступать с «упрямой» собакой, которая не хочет уходить из острова, хотя в нем уже нет никакого зверя.
«Таких собак,– говорит автор,– обыкновенно учат двое. Один становится на опушке острова, и зовет в рог, а другой старается подловить собаку в острове и проучить ее арапником. «Впрочем,– признается Н. Челищев,– такое учение хотя и исправляет упрямую собаку, но не всегда, так как упрямство – весьма упорный порок в собаке».
Здесь несправедливость утверждения Н. Челищева в том, что он ошибочно допускает существование «упрямых» собак и также ошибочно не допускает существования неумных дрессировщиков.
А я утверждаю, что если собака не уходит из острова, не идет на зов хозяина, значит с ней занимался совершенно неопытный дрессировщик, не сумевший привить ей даже элементарных правил послушания.
По этому поводу мне хочется привести пример из области охоты с легавыми, который очень хорошо рисует беспомощность, даже очень опытных охотников, объясняемую полным незнанием методов научной дрессировки.
Года два назад я получаю от известного охотника В. Чернопятова письмо такого содержания:
«Владимир Леонидович! Спешу обратиться к вам за советом как к крупному знатоку психологии животных. Дело идет о моей суке Веде (сеттер-лаверак), являющейся, по моему мнению, лучшей из охотничьих пород как по быстроте хода, так и по окрасу, легко заметному во время хода. Она, как вы знаете, хорошо натаскана и отлично подавала раненую и убитую дичь из воды.
После первого наказания, обусловленного нежеланием в холодный ноябрьский день пойти в воду за убитой уткой, она в течение пяти лет совершенно не подавала из воды на сушу битой дичи и только подавала подранков. Ни ласка, ни битье на нее никакого действия не оказывали. На одной из последних охот я непроизвольно вынул из кармана помидор и бросил его по направлению лежавшей на воде утки, которую она перед этим мяла, но не подала. При слове «аппорт» собака моментально прыгнула в воду и подала утку. После этого случая она стала подавать и убитую дичь.
Не находя объяснения изменившемуся поведению собаки и интересуясь психологической стороной этого явления, я очень хотел бы знать ваше мнение по поводу этой перемены.
Между прочим, в одном из старых немецких изданий по натаске собак, попавшем случайно в мои руки, рекомендуется за непослушание в некоторых случаях наказание выстрелом (определенным номером дроби) с определенного расстояния... Как вы на это смотрите?»
Разберемся в этом случае с сеттером Ведой.
Здесь произошло последовательное соотношение процессов возбуждения и торможения условных рефлексов. Когда Веда исправно бросалась в воду за убитой дичью, это был установленный условный рефлекс на аппортировку.
Все поведение «Веды» я рассматриваю как цепь установленных рефлексов, причем делю ее на четыре главных момента.
Первый – аппортировка, обучение которой, несомненно, производилось с помощью неодушевленных, неподвижных предметов (палка и пр.). Второй момент – аппортировка движущихся предметов, в данном случае подраненной, трепещущей дичи.
Однажды Веда задержалась прыгнуть в воду. Тогда хозяин, вместо того, чтобы восстановить временно погасший рефлекс с помощью приятной эмоции (лаской, вкусопоощрением), побил собаку. Удар плети прервал цепь рефлексов и затормозил аппортировку неодушевленного, неподвижного предмета (убитой утки). Собака перестала подавать из воды и на суше неподвижные предметы (убитую дичь). Если она и бросалась в воду, то все-таки не знала, что ей делать с убитой уткой и только мяла ее в зубах, движимая врожденным инстинктом.
Когда охотник однажды случайно бросил в воду помидор (мертвый, неподвижный предмет), то этим самым он вновь восстановил прежний возбудитель: тотчас вспыхнул, воскрес в сознании собаки первоначальный рефлекс, и она прыгнула в воду и подала утку.
Между прочим, подранков Веда продолжала все время подавать, так как у нее не был заторможен наказанием рефлекс на аппортировку движущихся предметов (трепещущая дичь).
Возвращаюсь к наганиванию гончих.
Зная весь вышеописанный механизм высшей нервной деятельности у собаки, Н. Челищев не стал бы рекомендовать с помощью ударов арапником приучать собаку идти на зов хозяина и не стал бы также говорить об упрямстве, как о «весьма упорном пороке в собаке».
Упорным пороком мне хочется назвать ту систему механической дрессировки, которая практикуется до сих пор и которая, как мы видим, иногда принимает совершенно дикие формы, вроде немецкого рецепта стрелять в «непослушную» собаку дробью, да еще определенного номера.
Бывает так, что иногда человеческое невежество никакими пушками не прошибешь...
Ведите дневник дрессировки
Ежедневные подробные записи наблюдений над собакой имеют огромное значение в деле ее дрессировки. Только внимательное и кропотливое наблюдение над повадками и поведением животного может дать вам многообразный материал для изучения его физической и психической жизни. Если же, кроме пассивного наблюдения, мы прибавим к этому также и постановку некоторых опытов с собакой, занимаясь ее дрессировкой, которая, в сущности, является тем же зоопсихологическим опытом, то значение такого дневника еще более возрастет, так как он окажет вам неоценимую помощь в дрессировке.
Занимаясь дрессировкой по моему методу вкусопоощрения и установления эмоциональных рефлексов, методу, по-видимому, совершенно не известному огромной массе охотников, мы можем достичь в нужном нам направлении всех необходимых результатов.
Мои методы дрессировки дают возможность увидеть самое интересное и зачастую совершенно непонятное для нас, людей, а именно – проявление творческой инициативы у животного, которое не запугано ни хлыстом, ни палкой, ни даже простым окриком.
В такой дневник, в который изо дня в день, записываются все значительные факты, а также и каждая мелочь из жизни собаки, записывается не только то, что в настоящий момент интересует хозяина собаки, но и буквально все, что произошло с собакой в этот день. Такой дневник впоследствии явится хорошим руководством для начинающего дрессировщика, причем не надо делать разницы между полевыми занятиями и занятиями дома, – все должно служить одной цели: установить у собаки рефлексы, необходимые для охоты. По этому дневнику можно судить об ошибках, неудачах и достижениях, о методах и подходах к животному и, наконец, о результатах, которые достигаются долгим и упорным трудом.
Прочитывая впоследствии свой дневник, вы увидите, как постепенно, шаг за шагом, учились вы понимать каждое движение своей собаки, ее повадки и характер, ее недостатки и достоинства, а поняв ее, постепенно узнавали, как нужно с ней обращаться, воспитывать охотничьи качества и дрессировать ее, не запугивая и не вызывал у нее чувства озлобления и страха.
Постепенно вы увидите, с какой охотой и интересом исполняет собака свою работу, зная, что за каждое нужное вам движение она получит ласку и лакомый кусок, а в случае неудачи не получит побоев, но зато и не получит лакомства.
0бъективно это можно характеризовать так: животное при известном действии или движении получает вкусовое удовлетворение и избегает тех движений, которые этого удовлетворения не дают.
Делая записи в дневнике, следует отмечать все особенности обстановки, в которой прошел тот или иной день: погоду, присутствие посторонних людей и животных, всякие отвлекающие шумы, запахи, предметы, состояние здоровья собаки, количество и качество пищи и т. д.
Понимает ли собака человеческую речь
Несколько лет назад вышла в свет книга профессора Синицина – «Этюды по теории биологического детерминизма (Вечные цепи)», в которой автор, касаясь вопроса о дрессировке животных, пишет:
«Путем остроумных комбинаций можно заставить животное производить очень замысловатые движения и связать их с каким-нибудь определенным раздражением органов чувств («условный рефлекс» Павлова). Тогда мы получим явления, в высшей степени напоминающие сознательные человеческие поступки. Этим и пользуются дрессировщики животных для своих фокусов, показывая публике собак и лошадей, как будто понимающих человеческую речь, по их приказаниям танцующих и извлекающих кубический корень из пятизначного числа. Автору приходилось не один раз наблюдать, как известный клоун Владимир Дуров у себя дома подготовлял такие фокусы. В основе его метода, разработанного многолетней практикой, лежало теоретическое допущение, что животные, обученные и обучаемые, ничего не понимают из того, что делают» (Курсив мой. – В. Д.).
Остановлюсь на этой цитате.
Совершенно ясно, что проф. Синицин не допускает существования у животных сознания сознательных поступков. Небольшого труда стоит опровергнуть это положение. На этом вопросе я подробно останавливался в главе «Собака – не машина». Целый ряд ученых-экспериментаторов в результате своих многочисленных опытов доказывают, что сознание у животных существует.
Фридрих Энгельс решительно признает наличие сознания у животных. Он пишет:
«Нам общи с животными все виды рассудочной деятельность: индукция, дедукция, следовательно, также абстракция (родовое понятие четвероногих и двуногих), анализ неизвестных предметов (уже разбивание ореха есть начало анализа), синтез (в случае проделок животных) и в качестве соединения обоих экспериментов (в случае новых препятствий и при незнакомых положениях). По типу все эти методы, т. е. все известные обычной логике средства научного исследования вполне одинаковы у человека и у высших животных. Только по степени развития соответственного метода они различны. Основные черты метода одинаковы у человека и у животных и приводят к одинаковым результатам, поскольку оба оперируют или довольствуются только этими элементарными методами. Наоборот, диалектическая мысль – именно потому, что она предполагает исследование природы самих понятий – свойственна только человеку, да и последнему лишь на сравнительно высокой ступе и развития.
Очень важно выяснить также вопрос, который должен интересовать каждого занимающегося дрессировкой, – понимают ли животные, и в том числе собака, человеческую речь?
Я не буду говорить об антропоидах или о морских львах с их сильно развитым мозгом, а остановлюсь на животных, ниже стоящих в биологической лестнице, – на слоне, лошади и главным образом на собаке.
Откинув на время дрессировки всякое насилие и волевое воздействие на животное, мы увидим, как все теснее и теснее будет устанавливаться связи у человека с собакой.
Собака, не умеющая, скажу грубо, говорить на человеческом языке, но усиленно желающая понять человеческую речь, следит за каждым движением человека, за всеми его телодвижениями, тонко различает каждую интонацию, каждый оттенок в голосе.
Это мы, культурные, в совершенстве владеющие даром речи и письма, обладающие огромным лексиконом люди, потеряли способность или, вернее, необходимость пользоваться при обмене мыслями жестикуляцией и мимикой, тщательно изучать их.
Но присмотритесь, скажем, к языку глухонемых, сплошь построенному на необычайно богато разработанной мимике и жестикуляции, и вы поймете поведение собаки, которая, пытаясь понять ваше настроение и ваши слова, чутко ловит каждый ваш жест.
Зачаточный «язык» самой собаки при внешнем наблюдении весьма не сложен. Я намечаю в общих чертах такого рода словарь «собачьего языка»:
1) Собака отрывисто лает один раз, приподняв одно ухо и глядя на человека: «Ам!» Это означает вопрос, недоумение;
2) поднятая кверху морда, протяжное горловое: «Ay-y-yy!» – тоска;
3) несколько раз повторенное нытье: «Мм-мм-мм!» – просьба;
4) рычание с оскаливанием зубов: «Рррррр!» – угроза;
5) рычание с лаем: «Рррр-ам!» – вызов на бой;
6) виляние хвостом – радость;
7) оскаливание зубов – смех;
8) переступание с ноги на ногу означает нетерпение;
9) книзу опущенные голова и хвост – горе, виноватость;
10) тяжелый вздох – мысленное переживание неприятного;
11) зевота с визгом – тоска;
12) поднятая кверху голова и задранный хвост – кокетство, заигрывание.
Конечно, это – только основные элементы «собачьего языка». Тут тоже при желании и внимательном наблюдении можно различать большое количество оттенков, причем должен сказать, что особенной выразительности достигает у собаки движение ее спины, позвонка с его естественным продолжением – хвостом.
Будем ли мы отрицать ту мысль, что собаки пользуются всем этим «лексиконом» для взаимного понимания и в несравненно большей степени, чем мы даже подозреваем? Конечно, нет.
Свои методы «разговора» собака переносит и на общение с человеком, на понимание его речи.
В мозгу собаки остаются, закрепляются отдельные слова-звуки, которые она особенно часто слышит. Эти слова каждый раз ассоциируются в ее мозгу с каким-то действием человека иди с видом, вкусом и запахом какого-нибудь предмета.
В результате отдельные слова человека твердо воспринимаются собакой, сопряженные с каким-нибудь явлением.
Вы хотите идти гулять и только протянули руку к шляпе или подошли к вешалке или даже только посмотрели на свои калоши, как уже собака уловила ваше желание и моментально бросается к двери.
Вами произнесено слово: «Гулять!» и собака ваша вскакивает, радостно прыгает и с лаем стремится вас сопровождать.
Мои дрессированные собаки, и в особенности Рыжка (нечистокровная «колли»), вполне убеждают меня в том, что они отчетливо понимают некоторые мои слова, связывая с ними свои действия.
Сидя за столом, я разговариваю с моими сотрудниками и, совершенно не меняя тона и не делая никаких движений, говорю: Рыжка, затвори дверь!».
Рыжка, если она не спит и прислушивается к разговору, моментально бежит и затворяет дверь.
Я тем же тоном и в такой же манере произношу: «Дай мне спички!». Рыжка начинает всюду искать спички и, найдя на подоконнике случайно положенный туда коробок, приносит его мне.
То же самое она проделает, если я попрошу у нее газету, ключ, деньги, упавшую со стола вилку или ножик.
Я совершенно не сомневаюсь в том, что моя собака понимает все эти слова («дверь», «ключ», «нож», «деньги» и т. п.) как таковые. При желании этот ее лексикон можно значительно развить, каждый раз ассоциируя слово звук с представлением о каком-нибудь определенном действии или предмете.
Итак, я утверждаю, что собаки могут понимать слова как таковые, не связанные ни с интонацией, ни с телодвижением. В доказательство этого я проделываю следующий опыт.
Среди помещения ставится на столике репродуктор, от которого идет провод в другую комнату, где стоит глухая камера.
Я помещаюсь в этой камере, запираюсь и оттуда в одном тоне даю собаке, сидящей перед репродуктором, целый ряд приказаний.
Собака слушает, что ей говорит репродуктор, и точно производит всевозможные движения: по слову «садись» – садится, потом ложится, подает газету, спички, чешется, лает указанное количество раз и т. д.
Ясно, что здесь совершенно исключена сигнализация собаке мимикой, жестикуляцией, интонировкой голоса. Собака понимает значение самих слов, воспроизведенных механическим способом.
Джон Леббок сообщает о своих интереснейших опытах с собакой Ван, которая научилась понимать связь между написанным на картоне словом и обозначаемым им предметом. Здесь уже мы видим ассоциацию второго порядка: предмет или действие сперва ассоциировалось со словом-звуком, а потом слово-звук связалось в мозгу собаки со словом-символом, написанным на картоне.
Если животное научилось понимать значение человеческого слова и связывать с ним свои действия, кому же придет в голову, занимаясь дрессировкой, делать «теоретическое допущение, что животные ничего не понимают из того, что делают», о чем говорит проф. Синицин, смешавший методы механического, болевого воздействия (когда животное насильственно вынуждается к какому-либо поступку: прыгает через барьер, желая избежать удара кнутa) с единственно правильным методом дрессировки путем установления эмоциональных рефлексов.
Психология еды
(Читано на заседании ученого совета зоопсихологической лаборатория 15/XII 1930 г., протокол № 358).
Каждый дрессировщик охотничьей собаки должен для полного изучения и понимания своего ученика выяснить для себя также все вопросы, связанные с природой и особенностями одного из самых важных жизненных процессов. Я говорю о еде.
Обычно воспитатели и дрессировщики собак уделяют этому вопросу самое ничтожное внимание. Ограничиваются тем, что держат собаку вполсыта, кормят ее чем попало, когда попало, и как попало, полагая, что качества собаки и успех дрессировки нисколько не зависят от этого.
Особенно это наблюдается у охотников-промысловиков глухих районов, где зачастую хорошо натасканную собаку предоставляют в отношении пищи самой себе. Дескать, смышленый пес всегда добудет себе пропитание.
Даже в теоретических книгах, где говорится о воспитании собак, авторы ограничиваются самыми общими и формальными указаниями насчет того, что щенкам до такого-то возраста хорошо давать такую-то пищу и из таких-то кормушек, что пища должна быть свежей и что для роста костяка полезно посыпать корм известью. В лучшем случае авторы (С. А. Бутурлин) добавляют несколько общих соображений по поводу витаминов и желез внутренней секреции.
Одним словом, все эти сведения и рецепты носят глубоко физиологический, то есть односторонний характер.
Я хочу сказать несколько слов о психологии еды, полагая, что эта сторона дела играет в воспитании и в дрессировке собаки не менее важное значение, чем работа желудка и кишечника.
Я уже много раз говорил о том, что вкусопоощрение, то есть раздражение психики животного с помощью еды, является самым сильным раздражителем на установление эмоциональных рефлексов и играет первенствующую роль в научной дрессировке собак.
«Условный рефлекс, – пишет профессор З. И. Чучмарев, – как он обычно вырабатывается у собаки, определяется ее эмоциональными состояниями (голода), являющимися, конечно, психическими состояниями: этими же состояниями определяется напряжение установки (внимания) и ее колебания в продолжение опытов».
Перемена еды, само прохождение процесса кормления, количество и качество пищи, время и периодичность кормежки, – все это играет колоссальную роль при дрессировке, и от того – как, когда и чем вы кормите собаку – в очень значительной мере зависят все ваши успехи как дрессировщика.
Опыты говорят о том, что вкусная, разнообразная еда, полученная своевременно, способствует более обильному выделению слюны, чем еда невкусная, обыденная, приевшаяся, предложенная несвоевременно.
Вместе с этим мы должны помнить, что чем обильнее у собаки выделяется слюна, тем охотнее животное стремится получить вкусопоощрение, особенно, если собака незадолго до занятий напилась воды.
Из опытов академика Павлова мы знаем, что собака при виде сухой пищи выделяет (условный рефлекс) больше слюны, чем при виде жидкой. В этом случае психический процесс чрезвычайно ярко и показательно соединяется с физиологическим процессом.
Другие опыты академика Павлова, показали, что от психического состояния собаки зависит не только работа слюнных желез, а что и отделение желудочного сока не наступает, если у собаки нет аппетита, если пища не вызывает приятных ощущений. Это говорит о том, что и выделение желудочного сока связано с психикой.
Обильное слюноотделение при виде или запахе приятной пищи как условный рефлекс имеет очень важное значение при еде, так как животное может ощущать вкус пищи только тогда, когда она растворяется в слюне и таким образом приводится в соприкосновение с вкусовыми органами.
У собак, пугающихся необычайной для них обстановки, деятельность желудочных желез, выделяющих желудочный сок, необходимый для пищеварения, может вовсе прекратиться (опыты Леконта).
Академик Павлов производил опыт с голодной собакой, которой показывали кошку, и она приходила в ярость. После этого у нее при виде пищи почти не наблюдалось отделения желудочного сока.
Профессор Нечаев доказал, что возбуждение чувствительных волокон седалищного нерва у собаки, длящееся 2–3 минуты, на несколько часов задерживало отделение желудочного сока.
Опыты других ученых (Экслер) говорят также и о том, что психическое (эмоциональное) возбуждение может затормозить деятельность не только слюнных и желудочных желез, но также и работу железы, выделяющей желчь печени, т. е. может приостановить все процессы, которые необходимы для того, чтобы пища в организме претерпела все необходимые для ее усвоения изменения.
Рядом с этим приятные ощущения, доставляемые вкусом и запахом пищи, заставляют нормально сокращаться желудочно-кишечный канал, по которому проходит пища, а ничтожные следы страха или ярости у собак сопровождаются полным прекращением сокращений желудка (В. Кеннон).
Ломмель нашел, что у молодых собак сокращения желудка могут прекращаться на несколько часов, если они попадают в непривычную обстановку.
В. Кеннон добавляет: «Подобно движениям желудка – перистальтика и ритмическая сегментация тонких кишек, а также антиперистальтика толстых кишек прекращаются вовсе, как только животное приходит в возбужденное состояние».
«Эмоциональные состояния, – заключает В. Кеннон, – или «ощущения» могут сопровождаться противоположными друг другу влияниями на пищеварительный канал: одни в высшей степени способствуют перевариванию пищи, другие в такой же мере тормозят его».
Конечно, здесь речь идет о приятных или неприятных эмоциях. Нормальное усвоение пищи, таким образом, находится в прямой зависимости от того психического состояния, в котором находится животное.
А так как мы всю научную дрессировку собаки строим не на болевых, неприятных ощущениях, а на установлении условных рефлексов с помощью приятных эмоций (ласка, вкусопоощрение), то и ясно, что такого рода дрессировка, помимо всех своих других положительных сторон, способствует также и установлению через приятные эмоции нормального пищеварительного процесса. А это, в свою очередь, в огромной степени помогает всей предварительной работе дрессировщика в отношении доместикации, обезволивания, установления контакта с животным, вызова на сосредоточенность во время работы и т. д.
А. И. Крестовников, производивший опыты с собаками, говорит, что выработка условных рефлексов возможна только при том условии, если раздражение сигналом происходит раньше раздражения пищей, то есть, что для установления внимания у собаки необходимо, чтобы оно не было погашено кормлением. Внимание собаки направляется эмоцией «аппетита» (психическим состоянием), и если этот аппетит совершенно утолен едой, то это обстоятельство почти уничтожает установку на условный раздражитель (на сигнал).
У меня прикормкой, закрепляющей давно установившийся рефлекс у собаки, обычно является кусок вареного мяса. Но бывают случаи, когда это вкусопоощрение, если собака достаточно поела, постепенно теряет силу как раздражитель на повторные акты дрессировки. Мне это резко бросалось в глаза, когда я наблюдал все изменения в поведении собаки. Она уже с меньшей охотой исполняла хорошо заученные, что называется, «зазубренные» приемы.
Но стоило мне переменить корм (заменив его, скажем, жареным мясом или хлебом), как собака с новой охотой и еще с большим рвением исполняла все задания.
Изменения в качестве (вкусе) прикормки всегда сказывались также и на скорости выполнения заданий и даже на качестве условного рефлекса.
Наблюдая такую перемену в поведении собаки, перемену, зависящую от качества прикормки, я отметил и то обстоятельство, что, помимо вкуса, запах корма также играет серьезную роль.
Должен отметить и еще одно чрезвычайно важное обстоятельство, с которым необходимо считаться каждому дрессировщику.
При особенно сильном выделении слюны у собаки иногда качество условного эмоционального рефлекса изменяется в худшую сторону. Приведу пример.
Моя собака должна была при ноте «фа-диез», взятой на рояле, почесаться. При первоначальном вкусопоощрении она это выполнила спокойно, медленно, плавно, ничем не отвлекаясь. Но стоило мне переменить запах прикормки на более раздражающий, вызывающий более сильное выделение слюны (вместо вареного мяса я давал жареное на масле), как собака начинала спешить почесаться, начинала в торопливости недочесываться даже до половины, делая только самые первоначальные движения.
Ясно, что сильный, раздражающий запах затормозил привычное движение.
Я много раз проделывал с собаками и такого рода весьма показательный опыт.
Сперва я понемногу давал собаке мелко нарезанные в ее присутствии кусочки мяса. Если у нее было большое желание есть, она начинала торопиться получить следующий кусочек, выражала нетерпение, переставляла передние ноги, вытягивала шею и даже делала попытку вырвать мясо из моих рук, касаясь мордой пальцев (усиленный двигательный рефлекс).
Но стоило мне дать собаке сразу очень большой кусок мяса, и она уже не старалась вырвать его из рук, а наоборот, осторожно касалась его носом и, отодвинувшись, не спускала глаз с куска. Я подносил мясо ближе к ее морде – она нерешительно брала его в зубы и уходила с ним в другой конец комнаты, клала его на пол и, улегшись около него, начинала медленно и постепенно откусывать кусок за куском и так же медленно пережевывать и глотать.
В это время я подзывал собаку и начинал снова давать ей мясо из рук маленькими кусочками. И она снова начинала спешить выхватывать мясо и проглатывать, почти не жуя.
Этот опыт можно сравнить с состоянием человека, стоящего перед витриной гастрономического магазина, заваленной одними колбасами и сосисками. Подобное богатство вкусной, но однообразной пищи не вызовет такого сильного слюноистечения у проголодавшегося человека, как, скажем, маленькая корзинка, с копчушками, поставленная среди этого колбасного изобилия.
Количество предлагаемой животному пищи также, как видите, играет большую роль в смысле вызывания требуемых для дрессировки эмоций и закрепления на их базе эмоциональных рефлексов.
Сделаем краткие выводы из всего сказанного.
Мы видим, что для того, чтобы успешно дрессировать собаку, надо научиться ее кормить. А для того, чтобы научиться, ее кормить, необходимо твердо усвоить методы дрессировки, основанные на установлении эмоциональных условных рефлексов, возникающих на фоне приятных ощущений в результате получения соответствующей и своевременно предложенной еды. Это первое.
Затем усвоим себе правило: не кормить собаку после того, как она испытала какое-нибудь сильное волнение или болевое ощущение.
Дрессируемая собака должна быть полусыта и отнюдь не голодна. Кстати, о голоде. С этим состоянием у собаки необходимо очень серьезно считаться каждому дрессировщику.
Не следует смешивать понятия о состоянии голода с понятием об аппетите, психофизиологическая природа которых совершенно различна.
Вот что пишет по этому поводу В. Кеннон, которого я уже цитировал выше:
«Голод и аппетит значительно различаются по своей физиологической природе, по локализации и по своим психическим элементам. Можно испытывать аппетит еще и тогда, когда голод уже утолен... С другой стороны, аппетит может отсутствовать в то время, когда голод дает себя чувствовать. Разве обжора разборчив в пище? Разве мы все не знаем, что «голод – лучший повар?» Хотя оба ощущения могут существовать отдельно, они исполняют одну и ту же функцию, побуждая к принятию пищи».
Б. М. Завадовский комментирует это положение таким образом:
«Голод есть комплекс безусловных рефлексов, корни которых лежат в глубоких физиологических изменениях организма. А аппетит в гораздо большей мере является чисто нервным процессом и обусловлен природою тех условных связей (рефлексов), которые выросли на почве вида, запаха и других раздражений, идущих от пищи в момент удовлетворения голода. Для пробуждения аппетита достаточно одних условных раздражителей, а голод вырастает лишь на почве физиологической ненасыщенности организма в целом».
Дрессировщик животного из всего сказанного выше может и должен сделать тот вывод, что в процессе обучения собаки голодное ее состояние может только решительно затормозить установление рефлексов. В этом случае собака будет находиться в состоянии беспокойной возбужденности и забудет обо всем на свете, кроме пищи, будет только стремиться скорее получить эту пищу.
Наоборот, собака просто желающая есть, собака полусытая более или менее спокойно реагирует на вид, вкус, запах, качество и количество пищи, и, устанавливая условный рефлекс «аппетита», произвольно видоизменяя род пищи (вкусопоощрения), вы можете свободно и широко руководить ее психическим состоянием и с постоянным успехом вести работу по дрессировке.
Несколько заключительных слов
В своей книге я только намечаю основные приемы и методы нового рода дрессировки охотничьих собак, зная, что ими до сих пор никто никогда не пользовался.
Знаю я также и то, что мои предложения встретят до стороны одних равнодушие консерваторов; со стороны других – возражения не по существу, а в том смысле, что, дескать, «сотни лет охотились с собакой, дрессированной механическим способом, и, слава богу, неплохо охотились. А вот ваш способ, дедушка Дуров, надо еще проверить!»
Ну, что же, вот и хорошо, и проверяйте скорее. (Я-то его уже с успехом проверяю пятьдесят лет подряд). Я как раз этого и добивался, приступая к составлению настоящей книги. Еще в начале ее я сделал оговорку, что вовсе не собираюсь писать полного руководства к научной дрессировке собак по всем видам промысловой охоты. По части охоты как таковой быть может каждый из вас окажется опытнее меня.
Но что касается применения данных зоорефлексологии в дрессировке собак, что касается использования для этой цели метода установления эмоциональных рефлексов, моего, дуровского метода, не встретившего до сих пор никаких серьезных возражений и в ученом мире, то здесь я должен констатировать, что охотничья масса, начиная с руководящих работников и кончая промысловиком, с этим делом пока еще совершенно не знакома. И в то время, как военно-служебное собаководство уже усвоило эти научные методы и пользуется ими с большим успехом (не оставляя, впрочем, и некоторых механических, болевых приемов), союзы охотников продолжают спокойно смотреть, как всевозможные егеря и горе-натаскиватели калечат психику собак.
Но прошу иметь в виду, что я никогда не надеялся на то, что мне одному удастся создать всю от начала до конца теорию научной дрессировки охотничьей собаки. Такая задача, конечно, мне не по плечу.
Я буду безгранично удовлетворен уже и тем, если мой метод будет подхвачен массой молодых, не зараженных ложной романтикой и эстетизмом охотников, и они, перенеся его в свою практику, докажут всю убогость сегодняшней системы воспитания и обучения собаки («кнут и пряник»).
Пусть они насытят мой метод жизненной практикой охоты и коллективно помогут созданию такой книги, которая научила бы новые кадры дрессировщиков с помощью собаки сделать промысловую охоту вдвое, втрое продуктивнее.
|